Об исследовании
Изменение ситуации в сфере культуры в 2022–2023 годах в целом и по областям
Причины для преследования и изменение ситуации с репрессиями
Экспансия русской культуры
Репрессии в государственном секторе
«Черные списки»
Последствия
Помощь
С октября 2019 года Беларусский ПЭН систематически собирает факты нарушений культурных прав и прав человека в отношении деятелей культуры на основе ежедневного мониторинга открытых источников информации (СМИ, блоги, социальные сети) и путем непосредственных контактов и коммуникации с деятелями культуры. С течением времени (чем дальше от 2020 года) все больше фактов нарушений принимает непубличный характер: с одной стороны, ослабленные репрессиями независимые СМИ не имеют возможности фиксировать весь объем происходящего в сфере культуры, с другой стороны, существенно меняется и отношение людей к вопросу опубличивания таких фактов. В результате случаи преследования деятелей культуры, их коллег по цеху и окружения, информация об административном давлении на частные и государственные организации в сфере культуры нередко не выходят за пределы семьи, близкого круга знакомых, уходят в кулуары и закрытые профессиональные группы. С целью получения дополнительных фактов о формах, видах и объемах текущих репрессий в сфере культуры, лучшего понимания тенденций, имеющих в ней место, и возможных последствий для культуры внутри страны, а также в поисках ответа на вопрос о возможной на сегодня поддержке и помощи деятелям культуры в Беларуси, Беларусский ПЭН провел дополнительное исследование. Его эмпирическая база – 42 экспертных интервью с деятелями культуры государственного и независимого секторов следующих творческих групп: литераторы (включая издателей, книгораспространителей и библиотекарей); художники; фотографы; музыканты; работники театра, кино, музейного дела; краеведы; академическое сообщество (гуманитарные науки); реставраторы; арт-менеджеры; исследователи культуры; культурные журналисты. Формат полуструктурированного интервью как позволил задать одинаковые вопросы и собрать статистику нарушений в сфере культуры, став дополнительным источником для мониторинга Беларусского ПЭНа (и это было основным фокусом данного исследования), так и создал пространство для индивидуального разговора и высказываний, которые и легли в основу данного текста. Респонденты живут и работают в Беларуси (за исключением трех человек, уехавших из страны в конце 2022 – середине 2023 года), большая часть интервью была проведена в период с середины марта по начало июня 2023 года. Участники исследования – критически мыслящие специалисты с многолетним опытом работы в сфере культуры.
Благодарим каждую и каждого из наших собеседников, разговор с которыми был не только важен с точки зрения лучшего понимания того, что происходит в сфере культуры внутри Беларуси, но и интересен сам по себе. Данный текст построен на их цитатах и рассуждениях.
Изменение ситуации в сфере культуры в 2022–2023 годах в целом и по областям
«У репрессивной машины нет четкой структуры» (Э20) [1]
Со слов респондентов, в течение последних полутора лет ситуация в сфере культуры Беларуси ухудшается: «культурная сфера очень подупала», «ухудшение идет просто галопом», «беларусская культура и искусство… в такой глубокой яме», «зараз культура прыведзена ў такі аранжавы ўзровень небяспекі (чырвонага яшчэ не было)», идет сужение культурной деятельности, планомерное уничтожение целых пластов культуры («на уровне институций»), какое-либо развитие внутри страны отсутствует. Еще до 2022 года произошел «погром» независимых медиа, в течение последних 1,5-2 лет закрыто большинство культурных организаций, продолжается принудительная ликвидация некоммерческого сектора и частных издательств, лишение издателей лицензий. Закрываются альтернативные образовательные проекты, происходит давление на систему частного школьного образования. Почти полностью отсутствуют возможности для независимого театра, перекрыты пути для работы независимой музыкальной сцены, в сфере изобразительного искусства «репрессии становятся все более масштабными, как и уровень цензуры и самоцензуры». Режим лишает артистов голоса и средств к существованию. Самый популярный способ репрессий – цензура: все должно быть стерильным с точки зрения политики и критических высказываний. С введением реестра организаторов культурно-зрелищных мероприятий максимально усложнена процедура получения гастрольных удостоверений, ужесточены требования к проведению любого вида мероприятий, ограничен доступ нелояльных режиму деятелей культуры к зрителю – составлены списки «неблагонадежных». Людям культуры сейчас очень сложно найти место для высказывания: тяжело с площадками, локациями, пространством для мероприятий. Репрессивная реакция может последовать на любое событие, особенно же обращают на себя внимание мероприятия или культурная общность, которые «прагучалі мацней, чым гэта гучала, чым гучаць іншыя ці чым яны гучалі ўчора». Цензуре государства вторит цензура пропагандистов («зараз улада да іх прыслухоўваецца»). Фактически независимая культура вернулась к практике советского времени – ушла в подполье, перешла в режим квартирников: все публичное, «нават калі гэта штосьці бяскрыўднае», становится все более небезопасным. Растет пропасть между государственным и независимым секторами культуры. В организациях государственного сектора продолжаются проверки кадров на лояльность системе и увольнения, в том числе специалистов высшего уровня, что ведет к депрофессионализации системы, снижению качества выпускаемого продукта («профанация культуры») и оказываемых услуг. Институции работают преимущественно на обслуживание идеологических запросов власти (основные темы – Великая Отечественная война и «геноцид беларусского народа»), под эгидой русификации идет атака на беларусскую национальную культуру и ее постепенное уничтожение, растет число запретных тем (с февраля 2022 года среди таких тем – война в Украине). Народные традиции, декоративно-прикладное искусство и поиски культурного кода – безопасные темы как для государственной, так и для независимой сферы культуры. Продолжается вынужденная эмиграция специалистов – «проста без магчымасці вяртання, прынамсі, на сёння». При этом важно отметить, что многие деятели культуры осознанно выбирают остаться в стране, продолжая жить в состоянии «мне здесь места нет» и атмосфере «как бы такой неуверенности и постоянной опасности», но рассматривая эту экстремальную ситуацию в том числе как привилегию – «Я стараюсь это препарировать, трансформировать в какие-то художественные вещи», которые пусть и не получится реализовать в ближайшем будущем, но когда-то представится такая возможность. И они продолжают свою работу в Беларуси: «Усе ўсё робяць».
В силу профилей тех специалистов, с которыми нам удалось поговорить в рамках исследования, о ситуации в сферах литературы и изобразительного искусства мы расскажем более подробно, по остальным – музыка, театр, музейное дело, кино и наследие – отметим те моменты, которые прозвучали.
- Литература
Находится «на такім раздарожжы»: «Калі браць агулам літаратуру беларускую, я маю на ўвазе сур’ёзную, каторая была ў нас у Беларусі, то яе няма: хто ўцёк, хто схаваўся, усе пішуць у шафу, і практычна літаратуры няма» (Э4).
Прежде всего респонденты из сферы литературы говорили о том, насколько изменило эту сферу закрытие независимых издательств, что сказалось как на авторах, так и на читателях. На сегодня печататься в Беларуси практически негде: одни издательства закрыты, другие имеют официальные либо устные предупреждения от Министерства информации, и поэтому «Мы вашу кніжку ўзялі б надрукаваць, але не ведаем, ці праз месяц будзем існаваць», а если выдашь вручную, «будешь прижат за налоги, что занимаешься предпринимательской деятельностью – моментально уголовную ответственность получишь». Историю закрытия старейшего издательства Беларуси – «Зміцер Колас», работавшего на книжном рынке с конца 1980-х годов, один из литераторов назвал «беспрецедентной»: закрыли, даже не вынеся предупреждение, за выпуск книги «экстремистского» характера – сборник исторических документов из государственных архивов Беларуси, который нигде не продавался, вышел еще в 2021 году, а «экстремистским» был признан в 2023-м: «Вось уявіце сабе, калі спартсмен два гады назад з’еў нейкія таблеткі ці ўжываў нейкія прэпараты, а праз два гады гэтыя прэпараты ўнеслі ў спісы допінгавых матэрыялаў, – ну ніколі гэтага спартсмена за тое, што ён два гады назад іх ужываў, не пакараюць, такога быць не можа» (Э42).
В результате беларусский ассортимент «Белкниги», основной сети книжных магазинов в стране и монополиста в этой области, почти полностью выхолощен – десятки имен просто отсутствуют на полках: «это очень заметно, когда нет ни “Голиафов”, ни “Янушкевича”, ни “Логвинова”, ни “Книгосбора”»; отсутствует абсолютное большинство современных знаковых авторов, «тых, якія жывуць і якія, па сутнасці, ужо сталі класікамі нашай літаратуры». Полки государственных магазинов представлены в основном «одной государственной книжностью» и большим количеством российских изданий, бросается в глаза почти полное отсутствие книг на историческую тематику, кроме, разве что, темы Великой Отечественной войны и пропагандистских опусов, в которых открыто сеется ненависть и вражда и которые выставляются в магазинах на самом видном месте. Помимо запрета на продажи своих книг авторы получают и запрет на распространение в сети библиотек, а также на упоминание их имен в государственных медиа (если это не диффамационные репортажи) и даже на цитирование – есть информация, что уже существует «спіс людзей, якіх забаронена цытаваць».
Имеет место тенденция чистки фондов библиотек – «и меня очень беспокоит, что происходит сейчас, …[потому что] власть не имеет никакого исторического права, …в библиотеке должны сохраняться все документы эпохи… Фонд библиотеки не должен зависеть от точки зрения людей, которые стоят у власти» (Э32); снижается качество их пополняемости, в том числе в результате самоцензуры библиотекарей: «Мы, конечно, меньше покупаем хороших книг», потому что не уверены в том или ином авторе – «может, он уже засветился где-то».
Во всех публичных институциях типа библиотек и книжных магазинов очень ужесточились подходы к разрешенным мероприятиям – нужно все согласовывать. В библиотеки, магазины (типа «Белкниги» и «Академкниги») приходят проверяющие – сотрудники из Минкульта либо «тихари», смотрят, чтобы не было запрещенных книг, «и очень пылко реагируют: книга красная с белыми буковками – это уже экстремизм, начинают скандал». Обслуживание в библиотеках идет по одной теме – Вторая мировая война и геноцид: «мусіраванне такое адмысловае, што вось мы пацярпелі, была вайна, у нас вельмі шмат загінула і г. д., не дай бог дапусціць новае – гэта як мантра нейкая такая ідзе» (Э28).
Один из литераторов сказал, что все репрессии, происходящие в сфере литературы, наводят его на мысль о существовании каких-то «таварышаў-куратараў…нейкіх небеларусаў і якія не жывуць у Беларусі» (Э42), т. к. то, что имеет место быть, – это целенаправленная политика уничтожения или сужения сферы беларусского книгоиздательства.
- Изобразительное искусство
«Самый популярный способ репрессий – это цензура, невозможность высказываться, невозможность выставляться, потому что ты находишься в списках. И это скорее сложнее чисто психологически, нежели тебя посадят, …но с другой стороны, это угроза: ты же понимаешь, что существует опасность стать Алесем [Пушкиным][2]» (Э21). Одна из эксперток в области арт-среды считает, что история[3] с Алесем очень сильно «застопорила» всех – настолько произошедшее с ним было ярко и репрезентативно: арест, устроенный художником на суде перформанс, сам приговор. Она полагает, что все могло быть значительно трагичнее для арт-сообщества: были бы другие попытки каких-то социально-политических высказываний, преследование как следствие, а так «Алесь спас практически, как ни ужасно [это звучит]».
Можно сказать, что изобразительное искусство находится в «режиме молчания» (или самосохранения), которому предшествовал «режим ожидания»: были надежды, что что-то изменится, давление будет не такое сильное, однако после того, как на экспозиции перестали пускать художников и художниц, «у которых никогда не было политических высказываний в работах, просто за их позицию, то стало совершенно четко понятно, что это режим молчания» (Э21).
У власти появились списки «неблагонадежных» художников, вступили в силу изменения в Кодексе о культуре (1 января 2023 года), согласно которым каждая выставка должна пройти процедуру согласования: куратор/организатор должен все отфотографировать и вместе с текстовым описанием авторов, их работ и т. п. передать на утверждение, и «какой-то специальный отдел рассматривает, можно ли эту работу, именно конкретно эту работу показывать». «Что такое согласование? Это проверка спецслужбами, где Министерство [культуры] – только посредник» (Э20). И «гэта ўзгадненне носіць такі дзіўны характар: я высылаю спісы ўдзельнікаў, канцэпцыю – і мне адказваюць толькі ў такой вуснай форме» (Э38), это «просто звонок по телефону», никаких документов никто не получает – «это просто называется рекомендация». Никто не хочет брать на себя ответственность, т. к. потом все равно на мероприятие могут прийти «нераўнадушныя, неабыякавыя беларусы» и с помощью постов или звонков закрыть выставку – «так званы феномен Бондаравай – Сідаровіч, і я не памятаю, хто трэцяя [Жыгімонт]» (Э33).
Таким образом, существует цензура нескольких уровней. Сначала это согласование выставочного проекта. Далее не исключено, что непосредственно в день выставки придет представитель комиссии («хто-небудзь з Мінкульта») и скажет: «У меня есть список из 30 работ таких-то авторов, которые нельзя показывать и которые вы должны прямо сейчас снять, или вы просто не откроете эту выставку» (Э18). Следующий уровень – цензура пропагандистов: «І часам таксама ты заўважаеш: вось прыходзіш на выставу, мастакі кажуць: “ну вот паглядзі, цяпер мы прайшлі гэта кола, сіта Мінкульта, зараз што нашы барышні скажуць”» (Э33), «это тоже такой паноптикум получается, да, они все время за тобой следят – вот троих мы знаем точно, этих всадников апокалипсиса, но есть-то еще, наверное, кто-то? И это очень неприятно на самом деле, когда ты живешь в параноидальном режиме» (Э21). И еще один уровень: «самым апошнім гэта стала – калі такі ўжо былі вымушаныя выстаўляць свае творы пад псеўданімамі, бо ўведзена нават прэвентыўная цэнзура за выставы» (Э29).
Всё новые художники оказываются «неблагонадежными» и «перемещаются из списков и обратно со скоростью света». Соответственно, их работы снимают («даже те, которые в музейных коллекциях находятся, – их нельзя сейчас показывать» (Э18)), существует запрет на выставки, запрет на покупку произведений и пополнение ими коллекций – «т. е. это такая попытка лишить средств художника, неугодного власти, на всех уровнях, чтобы он на территории РБ не смог, как я понимаю, не только выставляться, а не смог просто существовать как художник, за счет своего таланта» (Э23). Другой способ давления на художников – через исключительно «меркантыльныя ўмовы» – аренду мастерских: «змагацца з мастакамі вельмі проста: калі яны не дужа падтрымліваюць уладу ці выказваюцца супраць – узяў і ўзняў расцэнкі на майстэрні, прычым узняць можна заднім чыслом, як гэта кажуць, … у два разы могуць узняць. Не хочаш плаціць – вызваляй майстэрню, забірай адтуль свае мальберты, палотны, скульптуры» (Э1).
Другая печальная тенденция, продолжающаяся в сфере изобразительного искусства, – это давление на творческие союзы: попытки режима сделать их (в частности, речь шла о Союзе художников) организациями «такога ідэалагічнага кшталту» – чтобы те указали в своих направлениях деятельности «военно-патриотическое образование» и т. п. вещи. Известно, что составлялись характеристики на каждого председателя союза – «харошы ён, нехарошы, адпавядае ці не». Еще одна из новых практик – «прыпыненае сяброўства», т. е. необоснованное удаление людей из Союза художников: «гэта было б не так, насамрэч, страшна, каб не было звязана з арэндай танных майстэрняў» (Э38).
Политическое и критическое независимое искусство невозможно на сегодня в публичной сфере: «Недавно во Дворце искусств было открытие большой выставки, в котором приняло участие очень много художников, всяких арт-деятелей, но меня, конечно, “умилило”, что никакого политического подтекста ни в чем, т. е. никакого оттенка, никакого звука времени я не увидела» (Э32). Последняя политически ангажированная выставка – «это была Жигимонт[4] [«Человеческий фактор», октябрь 2022 года]… да, это на уровне идеологии, но тем не менее это политическое высказывание. Такая нормальная манифестация визуальная того, как они видят людей, которые против режима Лукашенко, и отличный комикс получился». (Э21). Сегодня же обращает на себя внимание тенденция экспонирования того, что связано с прикладным искусством: за последнее время («начиная с 23-го года, уже были там 3-4 огромные выставки») прошло большое количество официальных выставок прикладного творчества – потому что «оно безопасненькое… оно у нас все время было такое очень декоративное, никогда не было политическим, ангажированным» (Э21).
- Музыка
Перекрыты пути для работы независимой музыкальной сцены – «нет возможности выступать и плюс есть возможность сесть в тюрьму». Как и в вышеописанной ситуации с художниками, существует список музыкантов и коллективов, которым закрыт доступ на беларусскую сцену, введена «такая постсавецкая сістэма ці схема… (нават горшая)» гастролей, при которой «тебе не только надо заплатить деньги», чтобы получить гастрольное удостоверение, но главное – предоставить состав музыкантов, их имена и все контакты, социальные сети и т. п., и «яны высвятляюць, хто ты такі». Очевидно, что «многие просто никогда не получат разрешение на гастроли, потому что выступали на площадях и т. п., это те, кто не уехал, остался» (Э21). «Усе практычна музыкі з’ехалі, а засталіся адзінкі, у тым ліку і я, напрыклад» (Э10).
В результате музыканты из списка «неблагонадежных» лишены как возможности физически выступать на беларусских площадках, так и радиоэфира, а значит, и заработка своим творчеством: «То-бок я не магу ні фізічна працаваць, ні ў клубах, ні атрымліваць сродкі для існавання за сваю творчасць (раней я атрымліваў аўтарскія з радыёэфіру), якая афіцыйная, гэта ўсё афіцыйна зарэгістравана ў Беларусі» (Э10).
- Театр
Закрыты возможности для независимого театра, все меньше их для творчества и реализации в государственных институциях. «Все начинается с гастрольных удостоверений, которые не выдают, потому что практически каждый – запрещенный, популяризация его творчества запрещена из-за первичной подписи возле метро за Бабарико». Так, в 2022 году произошла «капитальная зачистка имен, повышение допуска к постановке, ко всему», при этом под «постановкой» понимается «очень многофункциональная история: начиная от художника и заканчивая режиссером, драматургом, актерами и т. д., это практически все люди, которые работают в театральной сфере» (Э40). В 2023 году списки пополнились европейскими и российскими авторами пьес, высказавшимися в поддержку Украины.
Продолжаются чистки в культурных институциях – государственных театрах (что сказывается, в частности, на репертуаре: «і на нейкі час былі прыпыненыя спектаклі, пакуль не ўвялі новых асоб»), а также в системе высшего образования («очень хорошо почистили практически весь педагогический состав театрального факультета Академии искусств, особенно это касается критически мыслящих людей, таких как театроведы» (Э40).
Не прекращаются идеологическая цензура и экспертные проверки Министерством культуры. Государство требует от театров создавать и продвигать идеологически выверенные произведения и спектакли. Так, впервые в Минске состоялся республиканский театральный фестиваль «Перамога», на котором были показаны военные спектакли. Все постановки проходят экспертизу Министерства культуры – защита спектакля, концепции и т. д., во время которой идет разбор отдельных фрагментов и «додумывание касательно тоже многих вещей». Возникают вопросы и к совершенно безобидной беларусской классике, «которую тоже надо корректировать».
- Музейное дело
Музеи теряют людей, которые делали их более современными («самы вядомы выпадак – гэта, канешне, сітуацыя з музеем Азгура, вельмі паспяховым праектам, які цалкам быў спынены, цалкам была замененая каманда гэтага музея» (Е17)). Происходит смена руководства, команд и специалистов, часто набирают сотрудников не по критерию профессионализма, а «па знаёмстве, асабліва начальнікамі». В некоторых музеях наблюдается нехватка профессиональных сотрудников и встают вопросы сохранения культурного наследия – «сумна, што столькі ўсяго, багатыя фонды, спадчына такая багатая пакінутая, што гэта ў руках непрафесіяналаў» (Э2).
Как и во всех других сферах искусства, на музеях также негативно сказываются списки «неблагонадежных» – они испытывают трудности с приглашением гостей и проведением мероприятий: «они тупо не знают, кого позвать [на Ночь музеев], потому что никого нельзя звать» (Э19).
Сильное давление оказывает и идеологическая цензура. Перед кураторами стоит сложная задача по определению, какие символы и темы допустимы, какие – нет: «такой серфинг на каких-то невидимых волнах». Руководители музейных площадок и институций на интуитивном уровне должны понимать, что можно, а что нельзя, «а это же шизофрения отчасти… упростили людям жизнь – сделали подборочку каких-то художников, кого нельзя, но а какие темы нельзя?» (Э23).
- Кино
Национальная киностудия «Беларусьфильм» стала практически режимным объектом, где каждый сотрудник проходит «отдел №1 – т. е. делается запрос в КГБ, в милицию, иногда вот этот “Адольф” [главный идеолог] вызывает к себе в кабинет и задает очень странные вопросы, наподобие: “А есть ли у вас загранвиза? А зачем вы сделали загранвизу?”» (Э36). Профессиональные качества и талант – «это самое последнее, главное – чтобы отдел №1 пройти», поэтому над фильмом «Черный замок Ольшанский» по роману классика беларусской литературы сейчас работают российский режиссер и грузинский оператор.
Растет количество бюрократических процедур и формальностей: «по каждому пункту нужно писать накладную», тендеры на любую мелочь; заводятся дела за коррупцию; поступают угрозы со стороны администрации «мы вас уволим» – «это уже не является творчеством, это называется “вопреки”» (Э36).
На всю страну снимается один художественный фильм (речь о национальной киностудии), беларусским актерам активно предлагают работу в России («потому что в России на кино выделено огромное количество денег, и сейчас снимается огромное количество фильмов»). Ухудшение политической ситуации негативно сказалось на сфере документалистики, как с точки зрения отсутствия бюджета, так и прежде всего на атмосфере – разрушено доверие между людьми атмосферы, а «дакументалістыка – гэта кіно пра чалавека, а чалавек мусіць табе давяраць, калі ж ціск такі ідзе, проста значна большы за атмасферны, на кожную асобу, якая мае сваю думку… то, адпаведна, і няма атмасферы той, каторая дазваляла б нармальна займацца дакументалістыкай» (Э35).
Новый закон о культурном экспорте, принятый в начале 2023 года, открыл возможности для показа в стране фильмов в обход санкций.
- Наследие
Последние 3 года привели к значительным ограничениям в функционировании этой сферы. Из Министерства культуры были уволены специалисты высшего уровня, занимавшиеся вопросами реставрации. За прошедшие 1,5-2 года закрыто большинство культурных организаций в сфере наследия: «Мне здаецца, толькі адзін фонд застаўся, і тое ён не працуе» (Э39). Фактически разрушена информационная узкопрофессиональная инфраструктура – исчезли важные площадки, где еще могли происходить обсуждения идей и проектов; почти не проводятся конференции, которые раньше организовывали НКО либо заповедники: третий сектор ликвидирован, заповедники, по большому счету, разгромлены, «бо фактычна большасць дырэктараў зменена, звольнена, і людзі запалоханы» (Э39); стало негде публиковаться, накапливается научная информация, которая должна быть включена в научное обращение.
Как и в случае с представителями других профессиональных групп в сфере культуры, один из трендов – запрет специалистам из сферы наследия на публичные выступления без предварительной проверки имен у спецслужб. Не прошедшим согласование лекторам отказывают в выступлении несмотря на то, что они могут быть единственными людьми, владеющими информацией из первых рук.
В результате увольнения из Министерства культуры ключевых специалистов в области наследия и образовавшихся в нем брешей сфера работает с половинной нагрузкой, что, в свою очередь, привело к замедлению оказания государственных услуг – согласования проектов, утверждения и разработки соответствующих документов.
Причины для преследования и изменение ситуации с репрессиями
«Высказывание стало синонимом преступления» (Э23)
Большинство респондентов сходится во мнении, что репрессии в сфере культуры не являются целенаправленной атакой на культуру, и главная причина преследования – гражданская позиция (озвученная, преимущественно, еще в 2020 году): «іх шукаюць праз гэтыя сляды» – выход на протест, комментарий в интернете и т. п.; сажают в тюрьму за фотографию с марша, «за смайлікі» («зараз сацсеткі з’яўляюцца такой крыніцай інфармацыі для пераследу»), за антивоенные высказывания, репосты и т. д.; инкриминируют участие в «массовых беспорядках» (мирных протестах), разжигание вражды, причинение кому-либо экономического ущерба или т. п. Людей «очень массово» вызывают в КГБ за пожертвования в фонды помощи беларусам, пострадавшим от насилия силовых структур: «Вы задонатили еще в 20-м году на котиков, например, – никто же не разбирается, просто банковский платеж через Facebook – это уже основание подвергнуть человека репрессиям… В этой базе донатов через Facebook 63 000 человек» (Э18). Одно из резонансных событий, произошедших в марте 2023 года и послуживших поводом для новой волны задержаний, – «мачулішчанская справа[5], і гэта вельмі моцна нагрэла тут патэльню, скажам так» (Э13).
Власти поставили перед собой «маніякальную задачу» – наказать всех, кто участвовал в мирных протестах, и люди творческих профессий включены в общий маразм происходящего в стране: «Вось такая нейкая картачная гульня: трапіш – не трапіш», «проста гэты шахматны парадак можа закрануць і яго [деятеля культуры]». Одна из стратегий режима – «збянтэжыць, запужаць людзей», нагнать страх, чтобы «адных шугануць, а другія баяліся». Одна из литераторок метафорически сравнила репрессии с машиной, которой нужны цепи, чтобы пробираться по снежной дороге, – так и к катку непрекращающихся репрессий приделали цепи, «такія ланцугі застрашвання».
Отвечая на вопрос о том, как меняется ситуация с репрессиями, респонденты говорили об их усилении и ужесточении; о раскручивании маховика, который разогнался и теперь не может остановиться, набирая все новые обороты; об ощущении закручивающейся гайки и систематичном характере давления. То, что раньше казалось недопустимым со стороны представителей власти и функционеров, сейчас стало приемлемым, и эта граница дозволенного все больше отодвигается. Преследуется любое проявление гражданской позиции: «Ты ўжо не маеш права не проста сказаць – ты не маеш права лайк паставіць і такім чынам выказаць спачуванне» (Э27). Сравнивая текущую ситуацию с 2020 годом, говорили о «двух розных сусветах» и смене контекста в принципе: «І таму калі ў 22-м годзе калегі, там хтосьці, пачалі пісаць: “Чаму вы маўчыце?”, я ўсвядоміла, што яны проста не разумеюць той кантэкст, у якім мы жывём праз 2 гады пасля 20-га года, – ён моцна змяніўся» (Э27):
– за то, за что раньше мог быть штраф (или даже предупреждение), «тут “зачынілі” адразу»;
– в 2020-м могли выйти записать видеообращение, «і як бы за гэта толькі з намі пагаварылі, сёння ты паставіш адзін лайк – цябе пасадзяць, у найлепшым выпадку на 15 сутак»;
– за что осенью 2020-го были сутки, «цяпер людзей забіраюць невядома на колькі».
«Было уже столько моментов, когда казалось, что это край и так не может быть ни по каким законам, но дно все не проваливается» (Э21).
Остается все меньше возможностей для творчества. Государственные культурные институции превращаются в режимные объекты, требующие все больше «нейкай такой паказной лаяльнасці», где среди прочего может процветать «наушничество и стукачество» («слова “данос” – яно, канешне, тое, якое сімвалізуе ўвогуле культурны працэс нашага часу» (Э29)). Происходит все больше репрессий, связанных с устным разговором, а в системе профессиональных взаимоотношений между работником культуры и руководством / официальной властью перевес в конструкции «можно – нельзя» произошел в сторону «нельзя»: если до 2022 года еще было «ну давайте попробуем», то во второй половине 2022 года стало «теперь нельзя уже» (Э23). Растет число запретных тем («ужо нельга выказвацца пра вайну, зусім ніяк») и все меньше остается возможностей для перформативных высказываний, в частности: «Если сравнивать с каким-нибудь летом 21-го даже, когда можно было упоминать там белый квадрат на стене, так понятно, что сейчас и близко ты не можешь упомянуть ничего» (Э19). В 2022 году во всех областях культуры активно формировались списки «неблагонадежных» деятелей. Закон о реестре[6] стал дополнительным препятствием к зрителю – это «такое вырашальнае ў чымсьці … гэта, напэўна, такая самая галоўная падзея, калі казаць пра штосьці негатыўнае» (Э24). С февраля 2022 года действует еще одно заметное изменение – «видимая экспансия русской культуры в беларусскую», о которой мы считаем необходимым сказать несколько подробнее.
«”Русский мир” абсалютна ўсюды» (Э4)
Как минимум каждый третий деятель культуры затрагивал в разговоре тему все большего проникновения русской культуры в беларусскую: «зараз ідзе наступ “русского мира”», «уплыў рускай культуры з кожным годам усё яскравейшы», «эта экспансия – часть общей стратегии, не только связанной с культурой… это уже сильно ощущается», «это страшнейшая штука – поглощение беларусской культуры имперской культурой», «руская экспансія зараз актывізавалася з большай сілай»; «замыкается круг “Россия–Беларусь” сейчас, к сожалению, в сфере культуры».
Волна русской культуры ощущается все сильнее и в каждом из секторов культуры:
- литература («Я захожу в книжный магазин и вижу, что там происходит на полках: какой процент занимают беларусские издания, какие российские книги стоят, какие писатели – Прилепин и т. д. Где-то еще год назад была получше ситуация на беларусских паличках, а сейчас уже снято все, что можно было снять» (Э32));
- театры («Вось гэтыя гастролі бясконцыя расійскіх тэатраў у беларускія тэатры» (Э33));
- концерты («Хто выступае – Грыгорый Лепс, нейкая барышня ў какошніку, якую я не ведаю, ну яны [афиши]… занятыя гэтымі расійскімі выканаўцамі» (Э33), «И в филармонии то же: большое количество русских музыкантов, которые приезжают, – такого никогда не было» (Э20));
- музеи («Гэты першы музейны форум [проходил], і ў выніку там 44 дамовы заключаны паміж беларускімі і расійскімі музеямі: будзе абмен выставамі, яны будуць прыязджаць» (Э33); «прыходзілі ці з міністэрства, ці скуль, маніторылі, сказалі многіх-многіх пісьменнікаў [беларусских] з экспазіцыі прыбраць» (Э2));
- кино («Абсолютно очевидно российское давление здесь: …т. е. мы не возьмем беларусских режиссеров и операторов, а возьмем из России и из Грузии, чтобы снимать национальное кино об истории Беларуси» (Э36));
- выставки («Практычна расійскія мастакі выстаўляюцца ў галерэі больш, чым самі беларусы… вось гэта, канешне, няправільна, проста несправядліва чыста па мастацкіх паняццях нават» (Э8));
- лекции («Усё больш нейкіх лекцый пра Маякоўскага, пра Бродскага, Цвятаеву і г. д. То-бок такая напалову маскоўская туса… Усё больш пра Ахматаву, чым пра Канстанцыю Буйло ці не дай бог Арсенневу» (Э13));
- творческие союзы («Я читал документы, из которых становится понятным, что их [творческие союзы художников, дизайнеров, кинематографистов и др.] вынуждают быть поглощенными российскими союзами… т. е. они как независимые беларусские НГО исчезают и входят в структурные подразделения союзов России» (Э26));
- образование («Найлепшыя нашы дзеці, якія праходзілі алімпіяды, без экзаменаў маглі трапіць у найлепшыя расійскія ВНУ. Такім чынам арганізаваны адток мазгоў у Расію» (Э16));
- городская среда («У сферы эстэтыкі і ў архітэктуры проста заўважаю, што руская эстэтыка – яна ўсё больш і больш пранікае на вуліцы» (Э8); «нават вывескі ўжо пачынаюць мяняць – здзіраюць беларускія, размяшчаюць рускія» (Э4));
- государственные СМИ («Гэта страшная, проста антыбеларуская прапаганда на беларускім тэлебачанні» (Э10)). Как отметил один из респондентов, к настоящему времени принципиально изменилась связка «сфера культуры–медиасфера»: суть изменений в том, что атаки, в частности, провластных активистов (таких, как Ольга Бондарева) на беларусскую национальную культуру происходят «пад такой эгідай русіфікацыі». И если раньше подобная полемика была возможна только до некоторой степени и во многом само же государство ее сдерживало, то сейчас она возможна, так как имеет поддержку («нейкі дах») с российской стороны.
Репрессии в государственном секторе
«Сёння ж у нас б’юць па руках за любую ініцыятыву,
сёння ў нас галоўнае – выканаць норму» (Э28)
Государственные учреждения культуры – это вертикальная система, в которой руководитель спускает что-то сверху, и «все должны это выполнить». Система зацензурированная: «ты должен цензурировать ну просто каждый шаг, чтобы не дай бог чего-то кто-то не увидел, не заподозрил в этом какую-то крамолу антигосударственную. Хотя в чем она заключается, никто тоже не говорит». Система заидеологизированная: «абслугоўванне ідзе па адной тэме» – война и геноцид: «вот эти любимые моменты президента – геноцид беларусской нации»; «нядаўна ж у нас быў створаны фестываль пра вайну, адмысловы фестываль тэатральны, у якім былі ваенныя спектаклі» (Э33). Система забюрократизированная: «по каждому пункту нужно писать накладную», проводить тендер на закупку. В учреждениях культуры продолжается замена руководящего состава на лояльные системе кадры, внедрены специалисты по идеологии, осуществляется давление на сотрудников и нанимателей, усилен административный контроль внутри организаций – «…везде посадили своих смотрящих, это однозначно».
- Идеологи
В 2021–2022 годах в учреждениях культуры стали появляться специалисты по идеологии – «правяраюць усіх на лаяльнасць»: должности называются «замдиректора по кадровой безопасности, он должен следить за всем распорядком дня и т. д., но как бы мы все понимаем, за чем он должен следить» (театр); «супрацоўнікі з органаў, якія зараз у дзяржаўных інстытуцыях з’явіліся, па рэжыму, так і называецца – “начальнік па рэжыму”» (сфера академической музыки); «гэта ў нас прарэктар па бяспецы і кадрах» (образование); «там на кінастудыі ёсць “Адольф” – такая яго мянушка, ён таксама, кажуць, заведаваў усімі, і проста немагчыма працаваць» (кино). Главный идеолог убирает неугодных, принимает на работу, отслеживает социальные сети сотрудников, лишает премий, визирует рецензии («любы подпіс з гістарычнага факультэта… яго павінен убачыць вось гэты прарэктар па бяспецы») и «падрадкоўнікі тэкстаў», вызывает на допросы и разговоры – например, узнать, изменил ли сотрудник свои взгляды: «”Мы ведаем вашыя погляды ў 20-м годзе – ці змяніліся яны?” – вось з такой фармулёўкай». При приеме на работу задает вопросы, касающиеся темы лояльности режиму: отношение к президенту, государству, «увогуле – як вы ставіцеся да нейкай палітыкі дзяржаўнай», «то-бок ты павінен падкрэсліць, што ты “за” – “За Беларусь”, а не “Жыве Беларусь!”». В Академии искусств, например, такой человек появился в конце 2022 года: «он выстроил перегородку в центре коридора, заклеил фольгой окошко и вызывал преподавателей по одному: с одной стороны лежал листок с заявлением на увольнение, которое они подписывают, с другой стороны – бумага, которую он просил подписать, о том, что они предоставят любую информацию по его просьбе. Кто не подписывал – тех “оптимизировали” и увольняли» (Э40).
- Способы давления на сотрудников:
-
- снятие с должности, понижение в должности, продление контракта на несколько месяцев / полгода / год, в то время как раньше он заключался на несколько лет;
- угрозы увольнения или непродления контракта, лишения премий или надбавок, увеличения нагрузки и т. п.;
- дисциплинарные взыскания (за редкое 5-минутное опоздание), докладные на сотрудников, оскорбления, назидания, беседы;
- принуждение вступать в профсоюзы («Очень большое сейчас значение играет… наличие каких-то организаций, в которых ты состоишь, – “Белая Русь”, Союз женщин Беларуси, профсоюз»);
- требование подписывать невероятное количество «лухтовых папер» (например, что «мы не маем права як службовыя асобы (хаця з якога часу выкладчык – гэта “службовая асоба”?) мець рахункі за мяжой, дапамагаць мужу/жонцы, калі яны займаюцца прадпрымальніцкай дзейнасцю»; документ, согласно которому сотрудники ознакомлены со списком экстремистских материалов («там больш за 500 старонак») и обязуются отмониторить все интернет-ресурсы, на которые они подписаны);
- увольнение и принуждение к самоувольнению.
- Увольнения
В системе государственных учреждений культуры и образования по различным официальным причинам (а неофициально просто говорят: «вы же понимаете…») продолжаются точечные и массовые увольнения – «…кажется, уже три года прошли с тех событий [2020 года], а в общем до сих пор ищут неверных». Увольняют под какими-то предлогами до окончания контракта, сокращают или вынуждают уйти самим: «…выклікаў і сказаў, што прэтэнзій да маёй працы зусім няма, але ў мяне ёсць толькі два сцэнарыі: першы – я пішу заяву “па ўласным жаданні”, другі – гэта ў якім універсітэт ужо не ўдзельнічае (т. е. по статье) … Ну канешне, я напісала заяву» (Э27).
Деятели культуры говорили о нескольких волнах увольнений в их институциях, которые так или иначе продолжаются и сейчас. На примере одного из учреждений в системе высшего образования можно сказать, что первая волна пришлась на октябрь – ноябрь 2020 года, вторая – на конец 2021-го; на киностудии «Беларусьфильм» первая волна была в самом начале 2022-го, вторая – с сентября 2022-го, третья происходит сейчас (беседа велась в первых числах июня); в Академии наук первый «накат рэпрэсій» был осенью 2020-го, «новы набор, новая чыстка» – в октябре 2022-го, что-то происходит и сейчас.
Специалистов из сферы культуры увольняли, несмотря на их профессионализм, высокую компетентность, уровень научных знаний и заслуги, – увольняли за нелояльность: «за фотку, за выказванне… Проста прыходзіць нейкі спіс – і ўсё, ты ў ім – і прывет». Респонденты озвучивали следующие поводы для увольнения / непродления контракта:
– участие в протестах 2020 года («хто ўдзельнічаў у пратэстах і неяк там засвяціўся»);
– коллективное обращение от лица профессионального сообщества («якія ўдзельнічалі ў відэазвароце»);
– подпись за Виктора Бабарико на этапе его выдвижения в кандидаты в президенты («што былі за Бабарыку падпісаны – гэта я дакладна ведаю»);
– подпись протеста («что поставила подпись против нечестных выборов то ли в день выборов, то ли после, у них где-то на участке добровольно собирали подписи против неправильного подсчета голосов»);
– критические публикации в социальных сетях («зараз сацсеткі з’яўляюцца такой крыніцай інфармацыі для пераследу – людзей звальняюць нават там»);
– пропольская позиция («якія тым ці іншым чынам схільныя да Польшчы – вось іх неяк так выціскаюць»);
– пробеларусская позиция («менавіта на звальненне ўсіх, хто так ці іначай павязаны з беларускай культурай… Менавіта людзей, хто можа ўзняць голас супраць “руского мира” … хто проста кажа штосьці непажаданае і, зноў жа, штосьці такое, што можа паўплываць на ўспрыняцце ў Беларусі “русского мира”»);
– отказ вступать в профсоюз («звольнілі яшчэ чалавекі чатыры ці пяць за тое, што яны не ўступалі ў прафсаюз»);
– после административного либо уголовного преследования («яго проста забралі на суткі і звольнілі па факце… адсутнасці на рабоце»);
– после диффамационных публикаций в провластных СМИ и каналах:
- статья Муковозчика в «СБ. Беларусь сегодня» («Ну і пасля артыкула Мукавозчыка ўжо пачаліся чысткі… Вось гэты артыкул стаў такім пунктам, як кажуць, адліку, бо былі апублічаны прозвішчы»);
- «пасля публікацыі ў нейкім мікраканальчыку нейкіх …. Якія ўвогуле і напісалі нешта бязграматна, але досыць жорстка і страшна, з кучай абвінавачванняў»;
– доносы в профессиональной среде («проста супрацоўнікі гэтага органа пішуць данос, што ён бчб-шнік і да т. п., і яго на ўзроўні міністэрства вымушаны прыбраць»);
– в целом, поводом может стать что угодно («І любое, нават абсалютна такое, што ў галаву б не прыйшло, што гэта можа стаць зачэпкай, робіцца зачэпкай – і тады падымаецца вялікі шум»).
Увольнение – это не только потеря дохода и средств к существованию, это и лишение социального жилья тех работников сферы, кому оно было предоставлено, а для кого-то, возможно, и депортация, а также запрет на профессию в Беларуси в целом. Уволенному «за политику» деятелю культуры больше нет места в системе государственных институций, т. к. о его нелояльности системе будет указано в характеристике, которая в любом случае будет запрошена новым потенциальным работодателем.
- Запрет на профессию: «волчий билет» и списки «неблагонадежных»
«Зараз нават прыбіральшчыцам трэба праходзіць праз “сіта”, калі ты ўладкоўваешся на дзяржаўную працу. Ніхто не праскочыць – трэба, каб усе былі правільныя» (Э2). Таким «ситом» являются характеристика с предыдущего места работы и списки «неблагонадежных».
Респонденты говорили о том, что характеристика на каждого сотрудника состоит из двух частей – профессиональной и информации от спецслужб, включающей набор оценочных пунктов: «Чем больше галочек, тем меньше шансов, что ты найдешь работу». Людей могут ждать на новом месте, как говорится, «з абдымкамі», но отрицательные характеристики с описанием в духе «схільны весці экстрэмісцкія размовы» закрывают туда дорогу. Имеет место практика круговой поруки, при которой бывший начальник берет на себя ответственность за лояльность бывшего сотрудника и если утаит что-то в выданной характеристике, то может и сам за это пострадать. Один из респондентов озвучил также факт введения уголовной ответственности заведующего отделом кадров на государственном предприятии, чтобы он не дай бог не пропустил человека, замеченного в каких-то делах или списках, «поэтому сейчас не берут просто потому, что кто тебя знает, кто ты, а если ты уже с каким-то душком – то все понятно».
Увольнение с политической мотивировкой, скорее всего, накладывает на специалиста и «запрет на имя»: «…яго хутчэй за ўсё не запросяць таксама на дазволеную імпрэзу ці ў школу»; не позовут на конференцию: «Мала таго, калі ты сам прыйдзеш – яшчэ і выпруць за дзверы» и т. д. и т. п.
«Человека могут запретить как артиста, как artist в целом.
Мое имя запрещено, потому что это пропаганда моего творчества» (Э40)
Подобная практика имеет отношение как к государственному, так и к независимому сектору культуры.
Одна из вновь актуальных практик советского времени – списки запрещенных деятелей культуры, только если ранее они касались в большей степени музыкантов и писателей-диссидентов, то на сегодня это полный спектр специалистов творческих профессий: «…дзе б ні было – паўсюль фігуруе “ёсць нейкія спіскі”». «Это их в народе называют «черные списки», но это, по-моему, звучит официально как “неблагонадежные”» (Э33). Респонденты говорили о том, что нет, конечно, какой-то «физической книги» и никто в глаза не видел эти списки, а те, что время от времени появляются в публичном пространстве, скорее вызывают скепсис («Таму што сапраўдныя спісы ў публічны доступ не трапляюць»). Никто точно не знает, как они выглядят и в какой форме существуют, но ни у кого не вызывает сомнения, что они существуют. Рассказывали о градации списков: что они бывают «первой и второй линии», «черные и серые», «одной группы и другой группы», «ёсць нейкія два спісы», «ці адзін гэта “чорны спіс”, ці іх цэлы падбор такіх спісаў – сказаць цяжка». Правда, в данном случае речь скорее шла о списках, регулирующих возможность/невозможность трудоустройства, или списках на увольнение: есть списки первой линии, когда «ты никуда не можешь устроиться», и второй линии – «ты устраиваешься на работу, но не можешь ничего делать там»; «ёсць некалькі такіх градацый гэтых “чорных спісаў”: калі ты чыноўнік, то для таго, каб пазбавіцца працы, дастатковы толькі твой подпіс за кагосьці з альтэрнатыўных кандыдатаў на выбарах. Зразумела, што калі ты дворнік – там нейкае ўжо больш спакойнае стаўленне да цябе» (Э29).
«Ирина Владимировна Дрига – это главный специалист по идеологической работе в Министерстве культуры. В принципе, все списки проходят через ее телефон… каким-то образом она успевает контролировать всех и вся…» Грубо говоря, действительно сейчас Министерство культуры фиксирует все, происходящее в поле культуры, связанное с другими сферами: образовательной, информационной и т. д. «Зараз каб песня гучала на радыё, яна павінна прайсці ледзь не праз саму гаспадыню Дрыгу – ведаеце вы такую? Ну дык вось дайшло да такога» (Э10).
Одно из последствий затяжного характера репрессий в отношении деятелей культуры и непрекращающегося давления режима на государственные институции и организации гражданского общества – «нормализация» происходящего: «В смысле ты такой: “А, ну ты на домашней химии – ну, окей; тебе выписали штраф – ну, окей”, это перестает быть чем-то удивительным» (Э37); «о, сняли, о, не пустили выставиться – рутина арт-жизни» (Э21). Наряду с появлением «новой нормы» происходят такие процессы в сфере культуры внутри Беларуси, как депрофессионализация государственного сектора и горизонтализация независимой культуры.
- Депрофессионализация государственной сферы культуры / снижение качества продукта / кризис системы
«Практычна ўсё робіцца дзеля выканання нейкага загаду, каб была карцінка» (Э28)
Массовые увольнения высокопрофессиональных специалистов и трудности с восполнением кадров, снижение числа мотивированных специалистов, разрушение профессиональной инфраструктуры и ухудшение условий работы (в том числе связанное с разрывом контактов с западными институциями), всё новые изменения и задачи, которые ставятся государством перед учреждениями культуры, ведут, с одной стороны, к профанации и суррогату культуры (за некоторым исключением) с точки зрения производимого ею продукта, своего рода «кірмашу няўмелых мастакоў», компромиссному и интерьерному искусству; с другой стороны, являются вызовом для самой системы, требуют от нее дополнительных усилий, «каб не развалілася гэта ўсё» – система решает задачку на выживание. Одна из главных угроз в случае долгосрочной перспективы – разрыв компетенций специалистов, передачи опыта и знаний.
- Герметичность и горизонтализация независимого сектора культуры
«Выявіць сябе ў самой Беларусі яна не можа» (Э30)
Для независимой культуры осталось очень мало альтернатив, поэтому произошел возврат к «стратегиям экспонирования искусства, которое было в советское время» (Э21) – квартирникам и междусобойчикам. Так арт-жизнь перешла в «режим тишины», стала более камерной и менее публичной.
«Многие, кто остается в Беларуси, работают под псевдонимами – не важно, в Беларуси или в Европе. Это приводит к горизонтализации карьеры, т. е. как будто твой социальный капитал начинает теряться: все отображается в резюме, но не отображается в комьюнити, и это тем сложнее. Иногда ты можешь работать над одним проектом с человеком и не знать, что вы друзья, или вы не знаете, что работаете над одним проектом» (Э40). Самоцензура и анонимность, невозможность рассказать о своих работах (кроме как по сарафанному радио) ведут к исчезновению деятелей культуры с радаров, рассыпается нетворкинг, ломаются сети – «и это прямо больно и страшно на самом деле».
«Нет этой конкуренции, нет насмотренности, потому что действительно не у всех людей есть возможность ездить просто на профессиональные фестивали, и сюда никого не привозят, естественно. Есть страх, что мы закрываемся в своей этой тусовочке какой-то, и “мы” – я же говорю и про зрителя, он тоже должен быть насмотренным» (Э19).
«То, что нам нужно, – невозможно» (Э20)
Деятели культуры из государственного и независимого секторов говорили о наличии как минимум двух формальных водоразделов между беларусами: по линиям на «свой – чужой» и «уехавшие – оставшиеся». И отсюда вытекает один из их запросов, один из возможных способов помощи тем, кто сегодня живет и работает в Беларуси.
«Свой – чужой»: разделение идет по линии сотрудничества/несотрудничества с государственными институциями. «Очень бы хотелось, чтобы развенчался миф, что “гос” в Минске сейчас равно “система”, где остались только режимные люди, которые хотят еще больше уничтожить изнутри, на самом же деле и этим людям очень нужен воздух сейчас» (Э40); «у пратэстах удзельнічалі і графаманы, і геніяльныя аўтары, добрыя аўтары. Таксама пры дзяржаўным рэсурсе сядзяць зараз і добрыя аўтары, і графаманістыя… нельга дзяліць людзей толькі па нейкіх знешніх фактах, а ўсё-такі трэба глядзець на сутнасць гэтых дзеянняў» (Э17).
«Уехавшие – оставшиеся». Респонденты много обращались к теме разрыва/раскола/конфронтации/разделения беларусов и отсутствия мостика между теми, кто уехал, и теми, кто остался, взаимных обид и обвинений, споров, недопонимания и осуждения – «это такой болезненный момент», что «игроки» с обеих сторон подливают масло в огонь, а основные упреки в адрес оставшихся в стране – что они коллаборационисты и предатели, и что внутри Беларуси ничего не происходит, что сейчас вся культурная жизнь – за границами Беларуси, «что не является правдой»: «здесь осталось много прекрасных людей, для которых я делаю то, что я делаю» (Э21); «мы иногда встречаем друг друга где-то – люди культуры, причем абсолютно разных сфер – и удивляемся, что мы здесь, а потом еще выясняется, что ты или другой, оказывается, что-то здесь делает» (Э19).
Наряду с запросами «быть более дружественными к творческим госработникам» и «рукі працягваць адно аднаму, у справе культуры тым больш» звучали такие темы-запросы к сообществу извне, как потребность в моральной поддержке – рассказывать за границей о том, что «здесь есть разные люди», которые не поддерживают войну и продолжают делать хорошие, важные проекты; быть голосом тех, кто вынужден находиться в режиме молчания: «Художники и вообще арт-сообщество, любое, которое сейчас находится за рубежом, очень хорошо должны понимать, что высказывания, связанные с политикой или войной в Украине, они озвучивают не от своего имени, они высказываются от имени нас» (Э21).
Также способствовать тому, чтобы деятели культуры имели визовую поддержку: возможность выезжать и выставляться за рубежом, чтобы они «мелі магчымасць скідваць з сябе вось гэты ментальны ціск». Дать возможность как можно большему количеству артистов создавать арт-высказывания за пределами страны, чтобы беларусская повестка не вымывалась из европейских СМИ и чтобы каким-то образом переконструировать тот негативный образ беларуса, который образовался после войны в Украине, – «это важно не столько для самого арт-сообщества, сколько для всего общества Беларуси в целом» (Э21). При этом позволять деятелям культуры сохранять анонимность – «есть враждебность по отношению к беларусам, которые остаются и хотят не показывать свое лицо, быть анонимными» (Э40). Каким-то образом включать их в контекст – насмотренности и обмена; соединять людей – «понятно, мы все разъединились: кто-то в Грузии, кто-то в Вильнюсе, кто-то в Варшаве что-то делает… нужно нас как-то соединять больше» (Э19). Заниматься вопросами развития гражданского образования, высшего образования, наладить систему повышения квалификации за пределами Беларуси, чтобы проходили конференции и была возможность для публикации. И чтобы эти вещи были оторваны от политической повестки – «іначай эта будзе білет у адзін канец».
- Из соображений безопасности мы не раскрываем имён респондентов. «Э20» значит «эксперт 20», далее по тексту авторство высказываний обозначается аналогично.
- Разговор происходил за 1,5 месяца до смерти Алеся Пушкина в тюрьме.
- Художник Алесь Пушкин был задержан в марте 2021 года за картину – портрет антисоветского партизана Евгения Жихаря – и осужден на 5 лет колонии.
- Провластная художница Светлана Жигимонт.
- Атака на российский А-50 на авиабазе «Мачулищи».
- Реестр организаторов культурно-зрелищных мероприятий.