Введение
Сфера культуры и образования переживает период редкого внимания. Неофиты открывают для себя современную музыку, литературу, негосударственные формы обучения. Те, кто давно осознавал свою принадлежность к формам и институтам беларусской культуры, альтернативным государственным, ищут язык и способы общения с людьми, за последние полтора-два года почувствовавшими и осознавшими эту же тягу. Еще в 2020 г. негосударственные СМИ (ныне почти в полном составе перешедшие в разряд «экстремистских каналов») продвигали мысль: события после августа-2020 – это культурный взрыв. Онпроявился и в создании предметов искусства (плакат, граффити, стихи и др.), и в возросшем потреблении культурного продукта (спрос на лекции по истории, встречи с авторами, пожертвования на культурные проекты), и в том, что выходит за рамки эстетического, но относится к культуре, – самоуважение, политическое сознание и др. Однако же культурная волна разбилась о волнорез режима, который продемонстрировал интерес другого рода: ежедневно появляются новости о судах, обысках, арестах, увольнениях деятелей культуры и образования. Статьи и материалы об «отщепенцах и вырожденцах» тоже регулярно публикуются в режимных источниках. Все эти действия можно назвать давлением и даже больше – репрессиями. Но какие формы они принимают? Как именно проявляются? Действительно ли можно говорить о давлении на сферу в целом, или оно носит точечный, избирательный характер?
Что мы будем подразумевать под репрессиями в сфере культуры?
Осознавая, что использование термина «репрессии» может быть поставлено под сомнение (и это нормальная научная/академическая практика), далее мы будем употреблять именно его для обозначения тех форм давления и принуждения, которые осуществляются как минимум с конца августа 2020 г. по настоящее время. Основания: давление оказывается с целью удержания власти (и даже пролонгации легитимности); оно инициировано режимом, который называет себя государством, и опирается на административный ресурс; оно направлено на создание и социального, и экономического неравенства (и открыто декларирует это неравенство, не скрывает его); наконец, наказание и вознаграждение в существующей политической системе действуют на основании принципов «свой vs чужой» и коллективной ответственности.
Что будет в фокусе нашего внимания?
Сфера культуры – явление многоликое, которое включает множество институтов, проектов, взаимосвязей и субъектов. Для целей этой статьи мы сосредоточимся на той ее части, которая связана с организациями государственной формы собственности, ответственными за сохранение и трансляцию объектов материального и нематериального культурного наследия (музеи, библиотеки, экскурсионные бюро). Этот фокус обусловлен нечастым вниманием исследователей и СМИ к перечисленным организациям (в отличие, например, от внимания к создателям культурного продукта – музыкантам, писателям и др.); слабостью общественных объединений в музейной, библиотечной и т. п. сферах, которые вели бы собственную статистику и отстаивали права своих работников, и вместе с тем серьезным влиянием музеев, библиотек и т. п. на формирование культурного горизонта нации (например, в провинции эти заведения часто являются единственным местом, где школьник может прийти на встречу с писателем или другим деятелем культуры, перенять культурный опыт). Также в фокус нашего внимания будут попадать ВУЗы, которые готовят кадры для данной сферы (Беларусский государственный университет культуры и искусств, Беларусская академия искусств и др.), и те, которые напрямую взаимодействуют с ними (например, Беларусская библиотечная ассоциация долгое время базировалась в Беларусском национальном техническом университете).
Хотя нашим фокусом являются учреждения именно государственного подчинения, следует учитывать, что в Беларуси грань между государственным, общественным и частным очень тонка: многие деятели культуры (музейные работники, экскурсоводы, библиотекари) одновременно являются и творцами (поэтами, художниками, дизайнерами и др.), и участниками системы образования (преподавателями, администраторами учебных заведений), и социальными менеджерами (возглавляют культурные проекты – например, фестивали, конкурсы, премии). Этим объясняется упоминание негосударственных форм культуры наряду с государственными.
Что мы понимаем под явными репрессиями и какие формы они принимают?
Сразу оговоримся: различия между явными и скрытыми репрессиями довольно условны. Часто только масштаб использования определенной формы репрессии позволяет относить ее к явным. Особенностью репрессий в нынешней Беларуси (как скрытых, так и явных) является попытка публично придать им подчеркнуто неполитический, «законный» характер. Глава режима делает заявление в духе «педагогам, не поддерживающим государственную власть, нечего делать в ВУЗе». Ведомственная вертикаль переводит это с идеологического на административный язык и начинает проверки с последующим выдавливанием несогласных из системы образования. Фактически, когда мы говорим о репрессиях, то чаще всего, к сожалению, понимаем под ними именно это выдавливание – и то если оно попадает на радары СМИ и Telegram-каналов. К сожалению – потому что кроме выдавливания (о его формах кратко чуть ниже) есть и другие формы репрессий. По разным причинам широкую огласку получают единичные случаи скрытых репрессий. Основная из этих причин – люди боятся говорить открыто, опасаясь потерять работу, подвергнуться риску преследования (в том числе криминального), получить неофициальный запрет на профессию.
К явным формам репрессий отнесем следующие:
- Обыски, аресты, заключения под стражу, административные и уголовные сроки. Это самые известные случаи. Заметим, что в подобных ситуациях репрессии общегражданские не так просто отличить от репрессий именно в сфере культуры и образования. Грубо говоря, если человека задерживали на марше или другой акции, то арестовывали его как гражданина, а не как сотрудника музея, библиотеки или преподавателя. При этом «вторичные» репрессии – увольнения, выговоры, изменения условий труда – уже могли распространяться на профессиональную деятельность. Интересно, кстати, что довольно долго – как минимум до середины весны 2021 г. – администрация в основном старалась избегать двойного наказания таких сотрудников (за исключением громких случаев, находящихся, видимо, под особым контролем режима), если их гражданская активность не слишком распространялась на место работы. Вместе с тем достаточно примеров, когда администрация сама вызывала силовиков на своих студентов и сотрудников, и особенно в этом преуспели ВУЗы (БНТУ, БГУ, БГУКИ, МГЛУ и др.).
- Увольнения.
- Непродления контрактов.
- Расторжения контрактов по соглашению сторон.
Мониторинг нарушений прав в сфере культуры помогает фиксировать случаи репрессий для дальнейшей помощи жертвам, отслеживать динамику давления на культурное поле и выявлять тенденции, а также позволяет общественности (как беларусской, так и мировой) видеть масштабы репрессий. Все перечисленное возможно только при системной последовательной работе. Такой мониторинг ведется Беларусским ПЭНом с 2019 года и сопровождается ежегодными и ежеквартальными публичными отчетами.
Вместе с тем, даже эти явные репрессии завуалированы: администрация старается не прибегать к увольнениям, а добиться «соглашения сторон» или элементарно дожидается окончания контракта. Также формально увольняют не за позицию, а за «нарушения правил трудового распорядка», «несоответствие занимаемой должности», «грубое нарушение трудовой дисциплины». Все это является стремлением сохранить лицо и манипулировать данными (в первую очередь для западных партнеров). Действительно, как можно говорить о массовых увольнениях, если в итоге уволили всего несколько преподавателей из общего количества на факультете? А решение о продлении или непродлении контракта и вовсе является прерогативой работодателя. Учитывая процедуру увольнения, часто гораздо проще дождаться истечения срока контракта. Тем более что редко когда контракты заключаются дольше чем на три года (по крайней мере, в сфере образования). Считаем: даже если контракт был заключен на три года в августе 2020-го, то полтора года из него уже прошли – и в самом пиковом варианте осталось потерпеть неугодного всего три семестра. Но и это маловероятно, поскольку есть варианты досрочного расторжения (кроме «по соглашению сторон»). Например, стандартная для ВУЗов аттестация на соответствие занимаемой должности (прохождение по конкурсу) предоставляет прекрасное основание для этого.
Схожие формы аттестации есть и в других сферах культуры и образования. Если в первую волну репрессий (август – декабрь 2020 г.) внимание режима было обращено прежде всего на ВУЗы (что, очевидно, связано с боязнью студенческой протестной активности), то с лета 2021 г. репрессии усилились в музеях и библиотеках.
Именно поэтому так важно и значимо фиксировать происходящее, особенно в условиях, когда данные о нарушениях теряются в новостном потоке. Одним из критериев репрессированности стоит считать фактический запрет на профессию, невозможность трудоустройства по специальности в государственное учреждение культуры/образования. О механизмах запрета речь пойдет ниже:
- Манипуляции материальным стимулированием: в 2019–2020 гг. изменена структура начисления заработной платы. До этого времени она формировалась по схеме: базовый оклад (для сферы культуры и образования – примерно 150 долларов США) + надбавки (ежемесячная и ежеквартальная премии, прибавки за стаж, за повышение квалификации, за участие в общественной жизни, материальная помощь и др.), которые по совокупности были примерно равны окладу (но для отдельных категорий, особенно для руководящих кадров, могли превышать его в несколько раз). После реформы 2019–2020 гг. премия составляет примерно 5 % от оклада. Если до реформы лишение сотрудника премии могло потянуть за собой разбирательство с профсоюзом, то теперь материальное стимулирование является компетенцией руководителей высокого ранга (уровень проректора, ректора, директора). Таким образом, фактическая зарплата работника сферы культуры и образования зависит от надбавок, определяемых руководством, и может в разы отличаться для одной и той же должности и ставки. Другой пример: в одном ВУЗе Минска предновогодние выплаты-2020 серьезно разнились в зависимости от гражданской активности преподавателей. Отметим, что манипулирование материальным стимулированием является одним из самых эффективных инструментов репрессивной системы и распространяется не только на политическую и гражданскую активность. Так, с вакцинацией сложилась похожая ситуация: в БГУКИ преподавателей и сотрудников за прохождение курса вакцинации премировали, а за отказ лишали части материального стимулирования (25–50 долларов США, что при зарплате в 250–300 долларов чувствительно). Кроме регулирования зарплат сюда же, к материальному стимулированию, можно отнести и ведомственное/служебное/арендное жилье. Например, жилой комплекс «Магистр» в Минске был построен для решения жилищной проблемы работников образования и культуры. По сути, это отдельный микрорайон, в котором компактно проживают преподаватели и сотрудники минских ВУЗов и музеев, работники Национальной библиотеки. Поскольку жилье в нем является арендным, квартиру нужно покинуть по окончании трудовых отношений – и это обстоятельство открыто использовалось при давлении на сотрудников, особенно семейных. Подобные случаи отмечены и в других городах.
- Ликвидация негосударственных проектов в сфере культуры и образования. Наряду с прямыми увольнениями это самая, пожалуй, заметная форма репрессий. За 2021 г. ликвидировано значительное число организаций, площадок, проектов: Союз беларусских писателей, Беларусский ПЭН-центр, театр «Крылы Халопа» (Брест), тайм-клуб «1387» (Бобруйск) и десятки других. Учитывая мизерные зарплаты работников музеев, галерей, библиотек, многие из них лишились дополнительного заработка, экономических и социальных льгот, а также возможностей бесплатного обучения, которые предоставляли эти организации, проекты и площадки. Например, проект «Инклюзивная библиотека» (реализовывался Беларусской библиотечной ассоциацией) вынужден был завершиться после первого этапа, поскольку финансировался посольством США, программы которого свернуты по требованию режима.
Многие другие случаи уже описаны аналитиками, поэтому не будем останавливаться на них подробно. Отметим лишь, что попавшие под ликвидацию организации и инициативы играли ключевую роль в своей экосистеме, особенно региональные.
А как выглядят скрытые репрессии?
Формы и механизмы скрытых репрессий существовали в актуальном или «спящем» состоянии и до 2020 года. Более того, они неизбежно вытекают из патерналистской модели отношений «государство – человек», долгие годы реализовывавшейся в Беларуси. Изменились масштаб их использования и осознание обществом. Подчеркнем: проблема скрытых репрессий – в репрессивности самой системы, когда жертвой может стать каждый, а в качестве репрессивного может быть использован любой административный механизм, сам по себе нейтральный (например, распределение учебной нагрузки в ВУЗе, темы музейной экспозиции, утверждение сценария экскурсии или лицензирование экскурсовода и др.). Соответственно, в скрытые репрессии вовлекается гораздо больше людей, а доказать этот факт становится еще сложнее, чем факт репрессий явных.
Самыми распространенными формами скрытых репрессий в сфере культуры за период 2021 года стали:
- Усиление административного контроля. Проявляется как оснащением рабочего места турникетами / валидаторами / журналами контроля за рабочим временем, так и закупкой систем видеонаблюдения (например, такие системы закупали и БГУКИ, и БНТУ). Это позволяет внушать сотрудникам мысль о постоянной поднадзорности (феномен паноптикума хорошо описан еще Мишелем Фуко). Помимо этого, вводятся должности «проректоров по режиму/идеологии/безопасности» в ВУЗах (или соответствующих заместителей в библиотеках, музеях) вдобавок к уже существующим отделам идеологии. Задачей этих лиц становится выявление не согласных с политикой режима, предотвращение всяческой протестной активности и т. п., профилактические беседы (часто с предложением уволиться «по собственному желанию»). Кроме того, в каждой отрасли и даже отдельном учреждении существуют свои механизмы усиления административного контроля: ведение учебных журналов групп и соответствие материала занятий программам и методичкам (ВУЗы); количество публикаций и участий в конференциях (ВУЗы и научные институты); количество читателей, число проведенных мероприятий и т. п. (библиотеки, музеи). Усиление административного контроля выполняет сразу несколько задач: создает иллюзию занятости и эффективности сотрудников (написание многочисленных отчетов, планов, графиков и др.); на изначально завышенных показателях деятельности базируется система давления и зависимости; поднадзорность и материальная зависимость как будто способствуют лояльности государственной системе.
- Манипуляции с нагрузкой и занятостью. Допустим, увольнять по каким-то причинам не хочется, а добровольно увольняться сотрудник не желает – тогда можно прибегнуть к перераспределению занятости (например, в ВУЗе – уменьшение нагрузки со ставки на 0,25 ставки, в музее – отмена или сокращение экскурсий и выставок, что сказывается на статусе и оплате труда), изменению ее структуры (вместо консультаций аспирантов и магистрантов, участия в научных советах – аудиторная нагрузка на другом конце города, вместо отработанного курса – множество новых в ВУЗах; отказ от перехода с каталожной системы учета выдачи на автоматизированную систему в библиотеках), изменению расписания (актуально для крупных ВУЗов с корпусами по всему городу), увеличению нагрузки при той же оплате (люфт ставки для ВУЗов – примерно 200 аудиторных часов; повышение показателей по посетителям в музеях и библиотеках ). Другие формы манипуляции – графики дежурств, распределение (и лишение) ставок и прочее. В условиях ухудшения экономической ситуации в стране к подобным манипуляциям будут прибегать все чаще.
- Реорганизация, реструктуризация и т. п. Благодатное поле для репрессий. Под маркой очередной «оптимизации» проводится изменение структуры ВУЗа, института, музея, т. е. особо неблагонадежные кафедры или филиалы объединяются, присоединяются, ликвидируются. Руководство, в чьей лояльности есть сомнения, переподчиняется (или вовсе увольняется в связи с ликвидацией факультета, кафедры, филиала). А рядовым, но неудобным сотрудникам предлагают должность на другом участке/отделе, но в рамках того же учреждения. Такая ситуация имела место, например, в Национальной библиотеке. За сентябрь 2020 г. – декабрь 2021 г. из Национальной библиотеки уволились или были уволены более 80 сотрудников, в их числе – заведующие отделами. Использовалась именно схема с реорганизацией: в связи с изменениями условий труда сотрудникам предлагали другую должность / место работы, затем требовали в письменном виде зафиксировать факт этого предложения, а в итоге на заявлении ставилась резолюция «отказать». Схожая ситуация сложилась в Музее истории беларусской литературы, где в результате реорганизации директора филиалов потеряли всякую автономию, и кадровые вопросы перешли в ведение головного учреждения. В итоге музей потерял не менее 10 квалифицированных сотрудников.
- Сокращение штатов. Вызвано как волной репрессий, так и «затягиванием поясов». Здесь нужно понимать отличие от увольнений: часто мизерные зарплаты в сфере культуры и образования (музеях, библиотеках) пытаются компенсировать распределением вакантных ставок. Раньше это хоть как-то позволяло удерживать квалифицированных работников. Так вот, сокращение штатов – это не обязательно чистки и прямые увольнения, а ликвидация незанятых, распределяемых ставок. Т. е. реальная численность сотрудников остается той же, но их фактическая зарплата уменьшается. Неудивительно, что подобное сокращение – в первую очередь инструмент давления на неугодное руководство. Например, оно имело место в Научной библиотеке БНТУ, Центральной детской библиотеке (Минск) и др.
- Введение кодексов сотрудников. Самый, наверное, известный случай – попытка принятия подобного кодекса в БНТУ. Опять же, он задумывался до августа 2021-го, что подтверждает наш тезис о имманентной, изначальной репрессивности режима Беларуси. Ключевой посыл кодекса – введение расплывчатого определения «моральный облик сотрудника», под которое можно при желании подверстать что угодно, и особенно попытки регулировать поведение работников в социальных сетях. Поскольку кодекс вызвал у сотрудников бурную реакцию (инициатором протеста была Научная библиотека БНТУ), его введение приостановлено, но здесь важен факт попытки распространения корпоративных правил на личную жизнь сотрудников. Это, кстати, является одной из особенностей нынешних репрессий и переводит их из авторитарных в тоталитарные. Попытка разработать подобный кодекс была и в БГУКИ.
- Запрет на профессию максимально близок к явным репрессиям. Уже в ноябре – декабре 2020 г. стали циркулировать слухи о появлении «черных списков» неблагонадежных. Их особенность – попадание человека в списки перекрывает ему возможности трудоустройства в своей профессиональной сфере. Да, случаи такого запрета бывали и раньше, но изменился масштаб. Важные вопросы – кто формирует эти списки, в каком виде они существуют, по каким критериям туда попадают. Дополнительные проверки при трудоустройстве, а также повторные увольнения новых сотрудников, уволенных с предыдущего учреждения, показывают: списки действительно есть. Например, о подобном прямо заявляют сотрудникам Музея истории беларусской литературы, Исторического музея, Научной библиотеки БНТУ, Центральной детской библиотеки, библиотеки Беларусской государственной сельскохозяйственной академии, преподавателям БГУКИ, БГУ, БГАИ и др. Самым надежным подтверждением существования списков можно считать заявление министра культуры А. Маркевича, озвученное 20 января 2022 г., что за август 2020 г. – январь 2022 г. из сферы культуры «попросили» около 300 человек. Министр также назвал причину: все эти люди занимали, по его мнению, «деструктивную позицию». В контексте его дальнейшей речи видно, что понимается под «деструктивной позицией» – недостаточная лояльность к действующему режиму.
Фразы «если вы… (подпишете / не подпишете, будете / не будете – да что угодно), то окажетесь в списках» или «мы не можем взять вас на работу, потому что вы в списках» – крайне эффективный инструмент давления и манипуляции. Более того, эти списки тем эффективней, чем меньше людей их видело. Просто потому, что любой список конечен, а воображение и страх – бесконечны. «На всякий случай» – чтобы не попасть в списки – включаются и цензура, и самоцензура, и много что еще. Увольнения вызывают возмущение и негодование (пусть даже только внутреннее) и касаются отдельных людей, а списки держат в заложниках всех. Существование этих списков во многом объясняет молчание большинства по болезненным социальным вопросам: речь идет уже не только о потере работы, но и о более широком круге репрессий (от подключения органов социальной опеки с целью проверки семей с детьми на предмет выполнения родительских обязанностей до угроз в открытии уголовных дел за протестную деятельность).
- Вовлечение в репрессии (или перетягивание «из свидетеля – в соучастники») логично вытекает из предыдущего. Несмотря на декларируемое режимом (и его противниками) противостояние «или мы, или они», большинство ожидаемо попыталось занять позицию «между». И действия режима направлены вовсе не на то, чтобы кнутом и пряником загнать это большинство на свою сторону. Хотя в адрес режима звучат эпитеты «оккупационный» и т. п, проблема как раз в том, что его задача – перевод большинства из позиции свидетеля в позицию соучастника. Каждый должен быть и объектом насилия (жертвой), и субъектом (насильником). Аргументация примерно следующая: уволься, пока тебя не посадили; ваша позиция подводит коллектив; надо молчать, или нас закроют; придется выбирать: дело, которое мы создавали столько лет – или ваши заявления ради хайпа в соцсетях, и т. п. Руководители поставлены перед выбором: увольнять – или быть уволенными. Кто-то уходит сам, кто-то пытается торговаться и тянуть время. Приглашение занять более высокую должность автоматом означает быть готовым увольнять. Чистки в Национальной библиотеке развернулись именно после замены прежнего директора на более лояльного; увольнение ректора БГУКИ и проректора БГАИ обусловлено их отказом подписывать приказы об увольнениях и отчислениях.
Другая сторона этой формы репрессий – стимулирование доносительства. Чтобы оставаться на плаву или пробиться наверх, в сфере культуры и образования не покажешь надои, укосы и продажи тракторов. Что становится критерием эффективности? Лояльность. Не случайно именно министр образования И. Карпенко пришел на смену Л. Ермошиной в ЦИК. Система образования – это система зависимости, круговой поруки, бесправия и социального расслоения даже в большей степени, чем такая же нищая сфера культуры.
- Зачистка негосударственных форм культуры и образования. Для того чтобы система зависимости существовала, у деятелей культуры и образования не должно быть выбора. Какой самый действенный аргумент для рядового (особенно провинциального) библиотекаря, музейного работника, экскурсовода? Они, мол, существуют только милостью государства, не будет именно этого государства – они окажутся на улице. О логике такого аргумента сейчас не будем, сосредоточимся на другом: куда пойдет уволенный за позицию преподаватель, если негосударственные ВУЗы практически уничтожены (еще более 10 лет назад), а оставшиеся дрожат еще сильнее государственных, потому что над ними висит опасность лишения аккредитации и лицензии? Еще хуже ситуация для работников музеев и библиотек, поскольку частных учреждений их профиля вовсе нет.
Сейчас, когда свернуты проекты по международной линии (в силу санкций и контрсанкций), для работников сферы культуры и образования все меньше вариантов как материальной независимости, так и образовательных стратегий. Чем сворачивание проекта отличается от ликвидации организаций? Во-первых, закрываются проекты именно по международной линии, а не сама организация; во-вторых, номинально проект может остаться, но меняется форма присутствия в нем государства. Грубо говоря, это «рейдерский захват» – как в случае с кинофестивалем «Лістапад», который годами делала негосударственная команда, но при согласовании с рядом министерств. В итоге осенью 2021 г. команда была отстранена от работы над проектом, и фестиваль полностью перешел под государственный контроль со всеми последствиями в виде цензуры и т. п. Чем меньше форм поддержки негосударственного сектора культуры и образования, тем серьезней становится психологическая зависимость работников от государства, тем тяжелее рисковать в поисках новых направлений и форм профессиональной деятельности. И тем меньше доверия к международным программам, которые реализуются где-то за пределами Беларуси, пусть и во имя Беларуси.
- Цензура. Существовала и раньше, но ныне принимает совершенно гротескные формы. Например, готовый макет детской книги отправляется на переделку, поскольку в сочетании белого и оранжевого на обложке министру информации почудились красные оттенки. Есть список активных авторов, которых нельзя приглашать на встречи в библиотеки и школы. Точнее, это все работает еще хуже: если нет уверенности, что это «правильный» автор, то лучше не приглашать вовсе, а то мало ли что. На лбу не написано, а социальные сети ведут не все. И эта цензура «на всякий случай» стремительно набирает масштабы. Тем самым в сфере культуры сам собой определяется круг допустимых тем для творческого высказывания (подвиг народа в ВОВ, счастливое детство и т. п.), а также форм – проверенных, традиционных. В итоге не только авторы, но и библиотеки, музеи, экскурсоводы ограничены в организации выставок, закупке книг, сценариях экскурсий и т. п.
- Самоцензура. Описать это явление нам представляется важным. Помимо и ранее существовавшей необходимости фильтровать производимый контент, чтобы он вписывался в рамки, дозволенные государством (от выбора тем диссертации до согласования списков приглашенных на выставку), сейчас появились: социальное дистанцирование – немало деятелей культуры, педагогов и др. уволились или замолчали, чтобы не подвергать опасности коллег и учеников; боязнь социального заражения – трудоустроенные в государственных учреждениях сотрудники сферы культуры и образования избегают участия даже в видимо безопасных (без открыто декларируемого политического контекста) мероприятиях, если они инициированы негосударственными проектами/командами, а тем более людьми, известными своей гражданской позицией. Чаще всего при самоцензуре психологически комфортной мотивационной формулой выступает сохранение профессиональной позиции, позиции «вне политики ради дела». Третье – отстранение, отказ от социальных проектов из-за гражданской позиции. Т. е. учреждение культуры с удовольствием бы продвигало проекты в духе «лучшее – детям» (например, инклюзия – идеологически безопасно, и можно отчитаться по показателям), но уже сами сотрудники не хотят работать на режим. Как ни крути, это тоже форма самоцензуры, вызванная репрессиями.
Наверняка эти формы можно описать детальнее, а их проявления гораздо изобретательнее и разнообразнее и не исчерпываются приведенными. Кроме того, есть ряд фоновых механизмов репрессий и их следствий, которые нельзя назвать специфическими именно для сферы культуры и образования, но которые оказывают на нее сильное влияние:
- Разрушение ценности профессиональности. Социальный контракт «вы разрешаете нам работать, как мы считаем нужным, а мы выносим свои суждения о режиме за пределы рабочего места» разорван, альтернативой ему являются конфронтация или демонстрация лояльности. В любом случае возникает проблема профессиональной валидации, оценки и самооценки. В ряде случаев оценку пытаются заменить системой баллов (как в БГУ) или аналогами, но по своей сути они являются дискриминационными: система разработана так, чтобы руководители получали максимальные баллы за участие во всевозможных советах и экспертизах, что рядовому сотруднику недоступно в принципе. Публикации и участие в конференциях даже близко не позволяют накопить баллы такого же порядка (а они учитываются при распределении надбавок). Уход ведущих сотрудников тоже усугубляет это разрушение. Так, среди уволенных/уволившихся работников музеев многие отмечены грамотами, даже официальной системой признаны ведущими в своей сфере. Они выступали своего рода мерилом, задавали рамку профессиональной подготовки и деятельности. То, что в отличие от предыдущих лет даже профессиональные качества не являются достаточными гарантиями при сохранении рабочего места, – еще одно свидетельство глубины репрессий.
- Избегание ответственности и проблема сообщества. Сфера культуры и образования сама по себе специфическая, связанная с реализацией творческих амбиций, в ней много внутренних конфликтов. И сейчас, когда идет выдавливание наиболее принципиальных кадров, культура и образование окончательно превращаются в сферу обслуживания и стол идеологических заказов. Это в итоге приведет: 1) к засилью лояльных середняков и непрофессионалов на всех руководящих должностях; 2) к возникновению кружков и «секточек» вокруг оставшихся ярких личностей. Второе – тоже проблема, поскольку ориентиром становится не профессиональная подготовка, не научная или художественная ценность, а сила харизмы. Более того, можно с уверенностью говорить и о неминуемом конфликте в сообществе по линии «уйти или остаться», также по линии «уехавшие – не уехавшие».
- Уничтожение публичности как сферы и уничтожение культуры обсуждения. Использование риторики «кто не с нами, тот против нас», языка враждебности, практики отмены по-беларусски (запрет на профессию – частный случай) для сфер культуры и образования – удар по основам. Вместо эстетики – идеология, вместо критика – проректор по режиму. ХХ век показал: для искусства жизненно важны возможности интерпретации, в немоте оно не существует, невидимо для зрителя и слушателя. Результатом становятся пошлость и дурновкусие.
Попутно заметим, что как режим, так и его противники используют риторику и терминологию, отсылающую ко Второй мировой войне и «холодной войне». Это, конечно, интересные объекты для исследований лингвистов, философов и психологов, но используемые образы прошлого неминуемо закрывают сущностные черты настоящих событий, а также угрожают перевести войну из реальности языковой в реальность физическую.
- Уничтожение приватности как сферы (например, принудительный каминг-аут). Для сферы культуры и образования это болезненно не только потому, что, согласно народному мнению, она – «прибежище геев и лесбиянок». Скажем, для многих творческих профессий тело – это рабочий инструмент, и вопрос, кому (самому человеку или танцевальному коллективу) это орудие принадлежит, – далеко не праздный, так как касается выступлений с травмами на парадах и концертах, приуроченных к государственным датам; выступлений и репетиций по идеологическим поводам в ущерб учебе и времени отдыха и пр. Другой пример – допустимость опубличивания приватной жизни автора: в угоду идеологическим веяниям какие-то факты биографии ретушируются (покаянные письма или воззвания, которые писали классики беларусской литературы), какие-то выставляются напоказ (реальная или придуманная связь с коллаборантами, сексуальная ориентация, внешний вид – что угодно).
- Международные контакты. Самый, пожалуй, неоднозначный момент. С одной стороны, Беларусь никогда не была настолько в центре внимания мировой общественности, как в 2020–2021 годах, пусть даже по столь печальному поводу, как массовые репрессии. Интерес к протестам вызывал интерес к беларусской культуре. Итогом стали выставки протестного искусства в Варшаве, выставка плакатов Цеслера и др., читки и выступления беларусских авторов на международных фестивалях и форумах. Но если разобраться, эти контакты в большинстве своем и так существовали, приглашенные, как правило, и так были известны/востребованы за границей. Но теперь на социальную роль человека от культуры накладывается негласное требование быть и человеком с позицией, которую он должен озвучивать, т. е. это тоже идеологизация, оказывающая влияние на свободу творчества.
При этом большинство программ, поддерживающих культурные инициативы внутри Беларуси, с которыми могли сотрудничать организации государственной формы собственности, оказалось свернутыми либо по причине репрессий (например, проекты «Белгазпромбанка»), либо по причине санкций/контрсанкций (проекты Института Гете, американского посольства и других). А именно через эти программы осуществлялась системная работа рядовых работников сферы культуры и образования с современным культурным продуктом. Нелишним будет указать и то, что многие фонды и материальная база обновлялись за счет зарубежных партнеров – вспомним хотя бы медиатеку, созданную при областной библиотеке им. А. С. Пушкина посольством Франции, или ежегодные пополнения провинциальных библиотек книгами – лауреатами литературных и иллюстраторских премий посольством США и многое другое. Наверняка «импортозамещение» в сфере международных контактов будет идти за счет бывших среднеазиатских республик.
Помимо деморализации и молчания, развертывания пропаганды по отрицанию европейских культурных ценностей, декоративной роли беларусского языка в официальном дискурсе, что свойственно общественно-политической жизни Беларуси в целом, особо чувствительными следствиями репрессий в сфере культуры и образования государственной формы собственности становятся следующие (тезисно):
- Депрофессионализация. Наивно полагать, что культуру и образование можно поставить на паузу. Большинство ушедших найдет себя в других сферах или вовсе уедет, а к оставшимся предъявляются требования, далекие от профессиональных. Заменить ведущего музейного сотрудника вчерашним выпускником можно только на бумаге.
- Неравный доступ к ресурсам и полное лишение такого доступа. Культура и культурные проекты существуют не в воздухе. Для их реализации нужна материальная база – помещения, архивы, типографии, аппаратура и многое другое. Сюда же можно отнести и инфраструктуру – например, ротацию на радио и телевидении, систему госзакупок книг, принудительные подписки на газеты и журналы. Дискриминация по признаку лояльности будет только нарастать.
- Кризис воспроизводства кадров. Помимо общих и давних проблем, характерных для сферы культуры и образования, которая давно финансируется по остаточному принципу, в ближайшие два-три года усилятся две тенденции: увольнение кадров пенсионного возраста и выдавливание молодых сразу после отработки распределения. А ведь для многих отраслей (например, связанных с реставрацией или фольклористикой) передача живого опыта, личных навыков и практик – база профессии.