В первый же день я переставила всю мебель, купила гантели и поехала в Икею за светильником и постельным бельем; подумала, что ДПЧ давно не принимал у себя резидента более мещанских настроений, но дома должно быть хорошо, даже если он твой всего на две недели. На второй день я обзавелась собственным винным и арт-дилером (с подачи бывалых предшественников — привет, Кирилл!). На пятый день в ужупском кофеване мне стали молча наливать флэт уайт (пожалуй, лучший в городе). Через неделю я превратилась в парня из мема, которому дали выспаться, и приобрела неприлично здоровый и сытый вид (несмотря на винного дилера). На восьмой день смогла уверенно направить заблудшего туриста по адресу, не заглядывая в гугл-мэпс. На десятый день я вышла во двор и увидела, как Далай-лама сажает рябинку в плотном окружении бодигардов и коллег, но меня уже было ничем не пронять: я была сама бодхисаттва (на вопрос со-резиденток “над чем ты тут работаешь?” уверенно отвечала: “над собой”).
Мой режим был незыблем в своей безыскусности: зарядка, завтрак, умеренно бесцельное движение по городу с обязательным посещением якорного культурного объекта — по одному на день; работа, двадцать тысяч шагов, пять тысяч знаков, 10% до конца главы, спать не позже полуночи. Телефонный звонок я слышала трижды за две недели (один раз ошиблись номером), будильник — ноль раз, голоса, включая человеческие, — не больше двух часов в день. В целом не оставляло ощущение лихо сорванного джек-пота в лотерее для эмоциональных погорельцев: ты нигде, тебя нет, все, чем ты занят, — заполнение пустоты. Все две недели я недоверчиво ощупывала себя изнутри, как языком — лунку выпавшего зуба, пытаясь подобрать определение собственным состояниям: нога, с которой наконец сняли тесный ботинок; хвост ящерицы, который сам себя отращивает; пятак, закатившийся за подкладку зимнего пальто; обрезанная банка из-под двухлитровой “Минской-4”, в которую наконец робко закапал березовый сок; нужное подчеркнуть; но так и не отваживалась выбрать что-то одно, пока не рассудила однажды — какая разница, как объяснять чувство, которое не спутать ни с чем: когда ты открываешь ржавый кран после долгой зимы, из него с шипением и свистом вырывается неряшливый бурый поток, постепенно сменяющийся тугой прозрачной струей, от которой сводит затылок и ломит зубы, но остановиться уже невозможно,
и делаешь еще один глоток.
