Привыкаешь к городу, как к незнакомому человеку. Вот он стоит перед тобой, смотрит, и ты не понимаешь, как тебе с ним быть, вначале боишься подойти, разглядываешь, изумляешься, но потом решаешься сделать шаг, и уже совсем скоро — заговорить. Ты говоришь: «Здравствуй!» И начинаешь слушать.
В парке возле Кафедральной площади поют птицы, шумит река, от фонтанов разлетаются светящиеся брызги, в коляске кричит ребенок, две девочки, звонко смеясь, пробегают совсем рядом, чуть не сбив тебя с ног. Проходящие женщины говорят по-русски, молодые парни — по-литовски, у них большие, аккуратно подстриженные хипстерские бороды, такая же борода у бармена, и у официанта в кафе, и у продавца в брендовом магазине одежды.
Ты смотришь на город и пытаешься поймать его главные черты в свой человеческий объектив, но они пока неуловимы, зрение цепляется за мелочи, как за спасительную соломинку, оно боится утонуть в незнакомом и неопределенном, еще чужом, ему нужны маячки, чтобы сохранить себя: вывески, дорожные знаки, люди, среди которых ищешь знакомую речь.
Глаза разбегаются: кафе, бары, рестораны, магазины, сувенирные лавки. Мощеная улица, как большая река, несет человеческие лодки. Еще день-два, и ты начнешь замечать совсем другое: обшарпанные стены старинных зданий, каменную и кирпичную кладку, оттенки старой штукатурки, цвета и запахи, в которые одет город, как в любимую домашнюю одежду.
Зацветающие деревья, майский снег, усыпавший мостовую крупными белыми лепестками. Тюльпаны в снегу. Маленький смешной снеговик на столике опустевшего уличного кафе. Наконец, маленькое чудо — закатные блики света на асфальте, напоминающие две большие зажженные свечи.
Поздно вечером — холодное пиво в небольшой комнате на четвертом этаже старого, дышащего каким-то иным воздухом, здания; долго сидишь, закутавшись в одеяло, пытаешься согреться, всматриваешься в темное заоконье, ищешь в мансардных окошках дома напротив человеческое тепло, хотя бы отблеск, тень человека.
В незнакомом городе холодно, преодолевая себя, бродишь по улицам, и постепенно они перестают быть чужими, с ними роднишься, как с живыми людьми, особенно с самыми узкими улочками, тупиковыми.
Достопримечательности до поры слиты с окружающим пространством города, они его плоть и кровь, эти старинные церкви и костелы, ты как будто боишься заглянуть внутрь, вы еще недостаточно знакомы.
Пройдет день или два, и ты решишься, но не раньше, чем полюбишь. И будешь ходить по городу с едва заметной улыбкой, делиться любовью с людьми и домами, с церквями, деревьями и птицами, со светящейся в полуденном свете рекой.
Города — словно большие дети, чтобы их понять, почувствовать, принять как своих — нужно полюбить. Чистой открытой любовью, но прежде, чем полюбить, — увидеть и услышать, да, стать зрением и слухом, молчаливым свидетелем зарождающегося чуда.
Я и город. Наше общее еще только рождается, но мы бережны друг к другу, мы не торопимся. Садится солнце, и я думаю о том, что счастье — это одно большое «да», сказанное миру, Богу и человеку, самое трудное «да», самое простое и самое прекрасное.
10 мая 2017, Вильнюс.
* * *
или только глаза, в которых впервые сеется, прорастает свет,
рождается твое лицо, всякое лицо, единственное?
смотреть, как оно лепится, предстает осязаемостью любви, и — недостижимостью,
телом дороги, по которой идешь, удаляясь от своего,
из этой же глины любовной — материнские руки, две тонкие дорожки
обнимающие поле, обнимающие тело, обнимающие пустоту.
мать вечно надеется, не может поверить, не в силах отменить этот крест.
я одеваю тебя, вместе с одеждой пробуждается вещь, начинается ее молчаливое восстание, крошится тонкое,
но ты так хорош в этой пене вещественной, в складках цветных,
и всякий мужчина-младенец, и всякая женщина.
ощупью искать, носить в себе, каждому дарить эти глаза
матери принимающей, тихого друга, из дословесного дома, или хотя бы — простую улыбку,
сесть, помолчать на дорожку.
08. 05. 17.
* * *
1.
как ветка на ветру
и утренний бессвязный щебет,
и к полдню –
всеобщим гулом заглушенный голос,
а был ли?
а был ли день, и где его глаголы,
цветные вспышки тел,
молочный мрамор рук
и майский снег?
2.
как ветка на ветру, как память –
едва колышется, едва-едва глядит
клейкими зелеными глазами,
едва поет, сама себя не слышит,
не вымолвить всего, не удержать.
3.
любовь долга, она – дорожка света,
дрожащая – вглядись – дорожка света,
и долгая дорога в темноту.
на перекрестке две свечи большие,
два блика на асфальте, два цветка,
два золотых веселых знака,
вечернее обыденное чудо,
янтарный свет на тающем снегу,
и ручейки, как узкие тропинки,
и сами мы – кораблики и лодки,
и сами мы, как будто невидимки,
для города – случайные находки
и странные засвеченные снимки.
5.
раскачивай меня, река янтарных улиц,
изменчивая светотень,
держи меня, еще не все уснули,
по правде говоря,
еще никто не спит,
так почему в межреберном пространстве,
чужого города, по левой стороне
никто не ходит, Господи, там сердце,
мое больное, детское, гляди –
6.
(есть странные сердечные провалы,
в которые, как под воду, уходишь,
все глубже, глубже – ищешь человека,
проходят годы – ищешь человека,
и без него уже не хочешь жить.)
7.
недалеко, за первым поворотом,
есть улочка грудная, там тупик,
там в темноте о стену бьется кто-то,
там кто-то ждет, там кто-то ждет кого-то,
недалеко, за первым поворотом,
там где тупик и улочка грудная,
да, там где снег, где хлопья снега в мае,
как белые цветы растут на крышах,
там ты поешь, но я тебя не слышу,
и ты уходишь, ты всегда уходишь
по столбику пронзительного света,
прекрасного мучительного света.
я остаюсь, и снег летит в глаза.
13 мая 2017
* * *
«И мы находились
в составе жизни
где-то рядом со смертью,
с огнем и с временем…»
Г. Айги
1.
взбираясь
по отвесному стволу
дерева, растущего корнями вверх,
несу – не расплескать бы –
густой настой из перепревших листьев
к Божьему накрытому столу.
О́н спросит у меня состав земли,
как спрашивают урок,
и я начну рассказывать такое,
о чем сама не знала, и откуда
вдруг взялось?
2.
знаешь, сегодня я ходила
по замковой горе,
там есть почти отвесный склон,
и осыпается земля,
и я нашла старинный кафель,
скол кувшина
с глазурью бурой,
и обод чашки из темной глины,
и гладкий камушек зеленоватый,
еще была большая кость,
как будто человечья,
легка, почти что невесома
среди других предметов,
цветных осколков,
пластиковых крышек,
тряпиц и прочего, всего не описать,
так вот, состав земли не важен.
на склоне одуванчики в цвету,
еще какие-то
голубовато-серебристые цветы,
и самая обычная трава,
которая везде одна и та же.
15 мая 2017
позднее утро в Вильнюсе,
небо сегодня ярко-синее, как бывает ранней осенью,
май и сентябрь стоят рядом –
полнокровная, дерзкая синева, совсем не то, что голубоватые бельма зрелого лета,
два белых голубя выпорхнули из ниоткуда и сели на бурую черепичную крышу,
редкие высокие облака стоят неподвижно, словно приклеенные к синей цветной бумаге, свет и тень подчеркивают геометрию зданий, лепят их,
и ты понимаешь, что материи недостаточно, для воплощения замысла нужен свет, особый, преображенный свет, а значит, нужны глаза, твои влюбленные глаза.
листья на дереве, растущем в глубине двора, едва-едва трепещут, рыжеватые сережки легонько раскачиваются,
да, листья дрожат, но всмотревшись пристальнее, ты вдруг понимаешь, что они танцуют, вместе с ними танцуют ветви, у дерева свой ритм, оно движется и звучит,
маленькие птицы в сердцевине кроны – его голос, ветер и свет – универсальные музыкальные инструменты;
да, свет тоже звучит.
а сколько еще жизни скрыто в изгибах и завитках коры, в пахучих волокнах и под влажной тяжелой землей?
*
отвлекаясь от дерева, видишь маленькие, заклеенные с внутренней стороны пленкой мансардные окошки на пятом, верхнем этаже
здания напротив;
видишь желтую громаду подъемного крана,
прямо перед глазами пролетает лимонница,
думаешь: что она делает в этом дворе, что делают здесь голуби, и это танцующее дерево,
для того ли они здесь, чтобы ты наконец-то открыл глаза, может быть, сам свет пришел сюда только за этим?
и вдруг из необъяснимого провала времени, одновременно со всех сторон, звучит колокольный звон, его переливами дышит пространство, дерево подхватывает ритм,
два голубя вспархивают и исчезают;
облака по-прежнему приклеены к синей бумаге, свет ярок и желт, он лепит фасады, превращает дерево в светящуюся фигуру, танцующую на фоне совсем иной геометрии,
колокольный звон длится, течет, звучит, обнимает город;
и ты внезапно понимаешь, что всё едино, что зрение есть свет, что свет есть звук, движение света и звука, кружение воздуха, листа, человека, всё – трепет и танец, зияние и наличие,
всё едино, и всё есть голос.
*
…в парке у Кафедральной площади живет вода, она движется, сверкает, поет, кругом – переливы реки и танец фонтанов, дети тоже кружатся и поют,
так жемчужины воды и человеческий жемчуг сливаются, и пространство наполняется прохладными брызгами: смеха, света, капель –
это летит река,
или любовь легка,
или она всегда –
прозревшая немота,
танцующая вода,
сказанное да.
17 мая 2017
